А когда пришли в коммуну, она показалась ребятам настоящим раем на земле.
Представьте себе: на небольшом холме, среди заливных лугов чудесный сад, а в саду рубленные из бревен русские избы-терема, а в этих теремах живут сказочные красавицы и богатыри.
Коровы с добрыми глазами подходят, берут хлеб и лижут ладони молодых богатырш, идущих с подойниками.
Пестрые телята резвятся и скачут, словно хотят показать гостям свои цирковые номера.
Очевидно, здесь ждали гостей — и у ворот теремов, обнесенных частоколом, надпись: «Добро пожаловать».
По обширному двору на коне гарцевал мальчишка в буденовке. Делал он это смеясь и улыбаясь. Вороной белоногий конек с озорным взглядом удивительно соответствовал всаднику — тоже веселый и задорный. Он лихо брал препятствия и радостно ржал, оглядываясь по сторонам. Словно говорил: посмотрите, вот мы какие, молодые, удалые.
Ребята смотрели на все раскрыв рты, а на мальчишку — с завистью. И смотри-ка, какой конь ему доверен.
Самостоятельный парнишка. Вот бы жить в коммуне!
Познакомились с председателем. Им оказался безусый парень в вышитой рубашке с расстегнутым воротом по фамилии Колобков. Приземистый, плотный, подвижной, он все показывал и все объяснял, посмеиваясь и похохатывая.
Маленькие, глубоко посаженные глазки, словно изюминки, хитровато поблескивали на его округлом лице.
— Прежде хутор принадлежал женскому монастырю, жили здесь монахини святые, пили сливки густые. Нежили на перинах пухлые телеса да славили рай на небесах. Ну а теперь мы, сельская молодежь, показываем пример, как можно, честно трудясь, устроить хорошую жизнь на земле!
— Рай для безбожников?
— Так точно! Только в наш рай одни грешники попадают, кто за безбожные дела, кто за непочтение. Вон посмотрите на нашего юного наездника Прошку. Был у попа в батрачонках. И взбунтовался — прямо в церкви с амвона вышел и говорит народу: «Все попы эксплуататоры, и служить я им не хочу!» И ушел от попа, а мы сироту приютили.
Отец его, буденновец, под Перекопом погиб. Осталась от него на память шапка. Видали, как в ней Прошка гарцует? Объезжает коней для Красной Армии. И сам к боевой жизни готовится. Весь в отца.
Председатель, кругленький как колобок, быстро шел впереди.
— На девушку, что телят поит, вы не обратили внимания? Тихая такая, ласковая. А ее собственные родители чуть не убили. Припрятали они кулацкий хлеб, а она это дело раскрыла. Взяли мы ее в коммуну. Такая не подведет.
Для нее Советская власть дороже всего. Все мы — красная молодежь, хвалился Колобков, — многие ребята и девчата покинули родные села, родителей и собрались вместе, чтобы показать, как нужно вести хозяйство на советской земле. Работать так, чтобы с каждого гектара давать стране как можно больше хлеба, мяса, молока, меда, всех благ земных. А прежде здесь монахини все больше мак сеяли. Целые поля. Из недозрелых головок, говорят, дурман настаивали. Опиум для народа. Вот как!
Среди коммунаров были даже две бывшие монашки.
Эти молодые девушки-сироты воспитывались в монастыре послушницами. Они рассказали, как прислуживали богатым монахиням из купеческого да дворянского звания.
Как получали от них пощечины. И жаловаться не могли.
Даже после революции долго еще была сильна власть игуменьи, правила она, как при крепостном праве.
Теперь обе девушки комсомолки. Живут и трудятся наравне со всеми, а прежняя жизнь в монастырской неволе только снится им в страшных снах.
Все это было очень интересно.
В беседке с цветными стеклами, где когда-то распивали чаи с вареньями важные монахини, комсомольцы устроили пионерам угощение.
Тут же на пчельнике, расположенном в саду, молодые пчеловоды, сняв крышу с одного улья, достали рамы, полные душистого меда, и подали к столу. Кто не едал свежего сотового меда, тому и объяснить трудно, какое это приятное занятие. А ребята из пионерского лагеря испытали это удовольствие!
Во время угощения Колобков все рассказывал о преимуществах коммуны.
Ребятам так все это понравилось, что захотелось тут, в коммуне, и остаться, объезжать коней, выращивать телят, сеять поля подсолнухов, ну и, конечно, есть сотовый мед и запивать молоком.
Но Иван Кузьмич подбавил в это медовое настроение ложку дегтю.
— Да уж у Советской власти вы любимчики, что и говорить! — сказал он с усмешкой.
Ребята давно заметили, что старый рабочий будто недоволен хорошей жизнью коммуны, что-то все крякает, поеживается, бородку свою калининскую теребит.
— Уж конечно, на то мы комсомол, — улыбнулся Колобков, — мы для Советской власти, как для матери родной, что велит, то и сделаем. Вот подсказали нам новую культуру внедрить — подсолнухи, — видали, какое у нас поле цветет? Красота!
— Ну, а сердце вам не подсказывает, что в окружающих деревнях-то еще неурядица да темнота?
— Так мы же показываем пример, как можно жить культурно!
— Хорош пример. Бросили отцов-матерей, бросили сестренок-братишек, ушли здоровенные парни и девки в Монашки и горя не знают — медом губы мажут, молоком споласкивают!
— Во-первых, мы называемся коммуна «Красный луч», а не хутор Монашки! обиделся Колобков. — А во-вторых, монашки прохлаждались, а мы в поте лица трудимся!
— Нет, вы — монашки, советские монашки! — настаивал на своем упрямый Калиныч. Пионеров бросило в краску. Им было стыдно за упрямого старика. Рубинчика так и подмывало вскочить и при всех разоблачить сговор Калиныча с самогонщиком Еграшей.
Но в это время вожатый Федя поднялся и сказал:
— Наш старший товарищ, по-моему, прав. Вам, комсомольцам, к его критике надо прислушаться. Пока вы здесь молоком и медом упиваетесь, там без вас кулаки деревню самогоном заливают. Молодежь без комсомольцев не может с ними бороться. Религиозный дурман процветает. Попы не велят идти в колхозы, грозят: кто вступит, у того детей не крестить, невест не венчать и прочее…
Нужны боевые, комсомольские дела… Вам нужно пойти в деревни, организовать молодежь, помочь везде создать колхозы.
— А не отгораживаться от народа в своем благополучии! — стукнул кулаком по столу Калиныч. — Не имеете вы права, как любимчики Советской власти, пирожки есть, когда народ за черный хлеб борется!
Тут подскочил один комсомолец и кричит:
— Это, товарищи, неправильно. Мы боролись за Советскую власть — нам и пирожки есть!
А другой добавляет:
— Так мы же для примеру! Каждому такая жизнь не заказана. Пускай другие по-нашему действуют. И всем будет хорошо.
— Вокруг пожары, убийства активистов. Пусть хоть у нас тихий островок будет. Образчик будущей хорошей жизни, — сказала одна комсомолка.
— А вот вас кулаки не жгут, — подлил масла в огонь Калиныч, — потому что вы для них не опасны. И даже очень хороши — отвлекли активную молодежь от борьбы за колхозы в свой тихий монастырек!
— Это как понять? Выходит, мы за кулаков? Это оскорбление! — взорвался Колобков.
— Ага, рассердился, чуешь, что не прав!
И пошли и пошли спорить.
Вся экскурсия была испорчена.
Уходя, Иван Кузьмич сердито кричал хозяевам:
— В райкоме встретимся!
Тетрадь седьмая
Затянувшаяся экскурсия звена «Красная швея». — Сима и милиционер. Исчезновение цыган. — Вперед, без страха. — Открытие Боба. — Стыд Рубинчика. — Если бы они знали, кто такие Фома и Ерема!
Вернувшись в лагерь, Калиныч рассказал Васвас о том, что он видел в коммуне, и наутро, взяв в совхозе подводу, уехал в районный центр очень рассерженный.
А ребятам экскурсия понравилась. При одном воспоминании о молоке и меде, которым их угостили в коммуне, они облизывались. И не понимали, почему рассердился старый слесарь, увидев такую прекрасную жизнь.
— Чудак, они же в «Красном луче» уже сейчас живут, как при коммунизме, — говорили одни.
— А может, и не чудак — нельзя маленькой кучке жить роскошно, как при коммунизме, когда весь народ живет еще плохо. Коммунизм должен быть для всех! — возражали другие.
Звено девочек, оставшееся во время экскурсии дежурить в лагере, взволновалось. Им захотелось тоже посмотреть чудеса коммуны «Красный луч». И немедленно.
Васвас заколебалась, не решаясь пускать их одних, но Сима настояла на своем. Да и Федя сказал:
— Пусть прогуляются, ничего им не сделается. Народ в коммуне гостеприимный, таким обедом угостят, что дня два потом будут сыты!